Смерть легче перышка, долг тяжелее горы. 

По многочисленным свидетельствам очевидцев, философов и врачей людям не свойственно умирать более одного раза. Как и рождение, процедура изначально не самая приятная, смерть тоже случается единожды. Больше и не надо. Стоит только коснуться блаженного ничто, стать частью одного большого Ничего, утратив разом все чувства, забыв обо всем, как никому уже и не хочется возвращаться в суетное бытие. Плохая жизнь или хорошая, у каждого человека копятся воспоминания, от которых хочется отказаться, забыть навсегда, переписать с чистого листа. Оттого версия вечной жизни популярна только у подростков, не накопивших еще собственного багажа разочарований, место которого пока еще занимает чистый романтизм. Трогательный трепетные барышни выискивают способы гаданий на отношения, а юноши мечтают о героических свершениях во имя справедливости. Тем временем большое и черное зло неминуемо стремится к смерти, окончательной и бесповоротной. 

Он был не молодым и не старым, полным юношеского максимализма и зрелой осмотрительности. Противоречивый, яркий, накопивший много злобы на весь белый свет, Рубеус стремительно приближался к моменту собственной гибели. Лишенная поддержки база медленно саморазрушалась, не оставив ни единого шанса сбежать, вырваться хотя бы в пресловутый двадцатый век, жить и существовать там, найдя новые цели, как бы сложно это ни было. Идти вперед, сбросив все переживания прошлого как цикада шкурку способен далеко не каждый, особенно если на это отводится от силы пару минут. Рубеус не хотел умирать, но находил определённую прелесть в полном отсутствии существовании. Стараясь спастись, или хоть быстро погибнуть, он и провел свои последние мгновения. В голове творился настоящий сумбур. Говорят, перед глазами полетает вся жизнь в решительные моменты, и Рубеус зацепился за эту мысль, но вскоре обнаружил, что вместо трогательных моментов детства думает о мягких вафлях с мороженным, замеченных однажды в Токио. Странная конструкция с фруктами, орехами, шоколадом, трубочками и присыпкой вообще не была похожа на еду, и ему было искренне интересно как именно это можно есть. Только вот он так и не остановился, чтобы удовлетворить свое любопытство или попробовать бросить вызов вафлям самому. Теперь навязчивые мысли о том моменте лезли в голову, в последние мгновения перед смертью делая его злым и голодным. Так странно и бездарно прошло то самое время, которому отводится столько внимания во многих культурах. 

Резко пахло раскаленным металлом, обожжённой плотью и еще чем-то неприятным, от чего в горле начинало першить. Рубеус натужно закашлялся, прижав к груди ладонь. Перед глазами плыло, из-за слез и дыма сконцентрироваться было сложно. Ощупывая свободной рукой землю, он попытался подняться, все еще тяжело соображая. Нужно было бежать, спасаться, но ничего не горело больше, не было боли внутри и снаружи. Проморгавшись, Рубеус сфокусировался на предметах перед собой, осознал, что дыхание не затрудняется пылающим воздухом, земля под ногам не дрожит и не греется. Приятный теплый ветер ласково скользнул по коже, где-то послышался приглушенный смех. “Токио” - тут же решил Рубеус, из всех известных городов мира помня только один. Разминая задеревеневшие мышцы, он сделал несколько шагов, полностью избавившись от пустых мыслях о еде и смерти, стараясь спокойно оценить обстановку. Конечно, это Токио. Это должен быть Токио. Но какой из них? 

Его губы тронула презрительная улыбка. Среди многих поганых мест, где можно было бы оказаться, Рубеус снова вернулся на Землю, где царил поголовный слащавый идиотизм. Ветерок теперь охлаждал, заставляя поежиться. Не меняя своей одежды, Рубеус накинул на плечи куртку и двинулся в сторону улиц. Впереди монолитным надгробным камнем маячил некий массив, вызывая не самые приятные ассоциации. Даже мысленно он не хотел пока признавать в местной архитектуре отголоски тридцатого века.

Некрасиво. Мне тоже не нравится. 

Звезды, хоть и вечно холодны в своем сияющем ореоле, обладают отменным чувством юмора, раз сосредоточили свое внимание именно на Токио. Снова и снова бросая пришельца с Немезиса именно в этот город, они наверняка очень потешались над его реакцией. Тем временем Рубеус и сам не знал, стоит ему плакать или смеяться. Он уже понял, что это далеко не Канзас, да и не Изумрудный город. Конечно, он узнал свой собственный родной тридцатый век, но не мог понять в какой части города оказался, ведь современный Токио видел только на картинках, но ошибки быть не могло. Он бы ни за что не спутал эпохи. Никто не предполагал, что Кролик сможет стать серьезной преградой на пути к свержению режима правящей семьи Земли. Отправляться в прошлое не очень то и хотелось, это было чистой воды авантюрой, ведь никто толком не знал, как могло поменяться настоящее.   

Двадцатый век. Стоило только покинуть базу, как резкий непривычный запах ударил в нос. Токио пах раскаленной на солнце грязью, въевшейся в дома и дороги, покрывающей людей, переносимой ветром и проникающей всюду, даже в обувь. После почти стерильных условий Немезиса это казалось дикостью, пережитком каменного века. Неужели так сложно прибраться? Были и другие неудобства, и чем больше Рубеус о них думал, тем сильнее раздражался. К концу той миссии он едва ли был прежним, постоянно обвиняя в своем настроении тупоголовых подчиненных. Теперь, снова вернувшись в тридцатый век, ему приходилось признать, что тот Токио был куда ближе к идеалу, чем этот. Всем им надлежало остаться в прошлом, бросив будущее на милость Серебряного Кристалла.

Тридцатый век. Выхолощенный, стерильный Токио ознаменовал собой упадок земной цивилизации. Как только люди, озаренные Серебряным кристаллом, перестали думать о том чтобы половчее убить соседа и завладеть его землей, прогресс остановился. Вечная стагнация никому не идет на пользу, а гений расцветает под давлением. В самом деле, какой же дурой нужно быть, чтобы удалить с Земли все войны, вычистить людей, избавив их сердца от Тьмы? Особенно если даосизм недвусмысленно намекает на необходимость баланса во всем. 

Внутренне негодуя, Рубеус бесцельно двигался вдоль улиц, ориентируясь на громадные кристаллы, которые вроде как должны отмечать дворец. В городе было достаточно много магии, остаточные следы раздражали восприятие, и он совсем не сразу заметил новый источник силы, пришедший в движение. Поглощенный изучением Токио, он сделал целый круг, прежде чем ощутил на себе чей-то взгляд. Возвращение в тридцатый век сделало его слишком неосторожным, за что теперь нужно было расплачиваться. Теперь все чувства обострились, хотелось немедленно отпрыгнуть в сторону, избегая не только пристального внимания, но и возможного нападения, и Рубеусу потребовались определённые усилия чтобы сдержать себя. Приходилось признать, что он сам допустил ошибку, а преследователь ею не воспользовался. Свернув в узкий проулок, он замер, задумчиво изучая какую-то почерневшую от времени табличку. Сосредоточив свои чувства на источнике магии неподалеку, Рубеус развернулся и выбросил вперед руку, метнув несколько темных шаров.

- Покажись! - Требовательно воскликнул он, напряженно выжидая реакции.